I need you to run to me, lover,
Run until you feel your lungs bleeding.

- Ты снова идешь в город? - Пилар, доселе хранившая молчание, наблюдала, как ее старший брат с методичной точностью наносит на себя полный набор рун, необходимых в бою. Обряд, который он соблюдал ежедневно, словно заведенный, скрупулезно прорисовывая каждую из рун на том же месте, где она была вчера, начиная с левой кисти и заканчивая на правой.
- Да.
Когда Чикагский Институт был эвакуирован в Аликанте, первое время охотникам было запрещено покидать город. Многим требовалось восстановить силы и залечить раны. Нужно было время, чтобы оценить обстановку в оставленных городах по всему свету, наладить связь с крупицами союзников из нежити, продумать стратегию действия в этой войне. Хотя, что греха таить, многие из нефилимов думали, что конец не за горами. Неизвестно, сколько времени Идрис сможет держать оборону, восстания захлестывали все новые города, и прогрессия наступления Темного войска поражала своими масштабами.
- Еще и дня не прошло, как вы вернулись с прошлой вылазки. Не хочу быть похожей на маму, Хавьер, но таким темпом ты похеришь себя.
- Что-то еще? - ей было непривычно слышать его механический голос, лишенный каких-бы то ни было эмоций. Ее старший брат уже не был таким как прежде, и это не могло не беспокоить всех, кто знал его близко. Она смотрела, как он надевает защитную куртку и рассовывает метательные ножи в потайные ножны. Он не смотрел на нее, словно ее здесь и не было. Но, может, так даже лучше, поскольку она не могла выдержать его прямого взгляда, зная, что он переживает внутри. Ей очень хотелось обнять его, повиснув на нем, как в детстве,  но что было свойственно раньше не прокатит сегодня. Он отстранился от них, заперся у себя, и все дни проводит мастеря новые ловушки, которые тут же тестирует на вылазках. Возвращается, смывает кровь и снова запирается у себя. Их отец только качает головой: "Уж лучше бы ушел в запой, чем это".
- Да. Мы волнуемся за тебя. Мы - это твоя семья, о существовании которой ты забыл. Думаешь мне хочется потерять еще одного брата? - в ее голосе начали сквозить истеричные нотки, но  Хавьер даже головой не повел, продолжая сборы. Он проверил механизм своего раскладного копья, в последний раз ему показалось, что оно заедает. - Это жизнь, пора бы тебе уже привыкнуть, не маленькая уже.
- А как же Мириам, Лисбет, Фейт? Им ты тоже нужен. И малышу. Ты в ответе за них! Ты должен..
- Заткни свой рот, Пилар! - она встрепенулась от внезапно обрушившегося на нее гнева, но не нашла в себе сил отвести взгляд. Она так и стояла с открытым ртом, словно впервые видела человека перед собой. - Я никому ничего не должен, ни тебе, ни кому-то еще.
Он задолжал лишь жизнь той, которая пожертвовала собой ради них всех. И, если уж говорить о долгах, то самое малое, что он может сделать для ее памяти, это помочь остаткам верных отвоевать город, и, если потребуется, положить свою жизнь на Алтарь будущей победы. Он не мог позволить себе отсиживаться в Аликанте, все равно что клетка, в которой он снова и снова прокручивает в голове минувшее. И только в бою он чувствует себя на своем месте, только там его совесть затихает время, позволяя не думать ни о чем другом, кроме боя.
- Тогда я пойду с тобой, - ее голос дрожал, но глаза были полны решимости, как и всегда.
- В другой раз, у меня нет времени ждать пока ты соберешься, - он был непреклонен, как, впрочем, и всегда.

- Лука, зайдешь справа, возьмешь на себя тех двух оборотней.
- Почему он, а не я?
- Потому что ты его прикроешь. Отставить комментарии.
Близнецы лишь молча переглянулись. Паоло закатил глаза и вытащил из колчана стрелу. Почему-то все считали, что Лука лучше его работает мечом, хотя на деле он мог с этим убеждением поспорить. Но с Хавьером в последнее время лучше было не спорить, иначе в следующий раз останешься в Аликанте.
- Остальные отвлекают группу у входа. Я беру на себя охрану. Как только услышите сигнал - врассыпную, иначе заденет взрывной волной. Я установил таймер на десять секунд.
Полицейский участок был одним из стратегических центров сторонников Темного войска. С недавнего времени в здешних камерах пытали сторонников прежнего режима. Камеры располагались на нижнем подвальном этаже, а потому нужно было отрезать охрану от лестницы, ведущей вниз.
С глухим стуком камень приземлился на асфальт перед главным входом. Оборотни, стоявшие за кордоном, только и успели обернуться, когда раздался хлопок и все заволокло дымом. Послышались звуки борьбы, стрелы со свистом рассекали воздух. Еще немного, и можно было бы выдохнуть, что самое сложное позади, но кто-то успел забить тревогу, и ночную тишину нарушил скрежет сирены.
- Черт бы тебя побрал, - Хавьер выдернул копье из мертвого тела и бросился к входу в подвал здания, в котором содержали заключенных. - Держать вход! Блокируйте их подкрепление!
Он установил взрывчатку на металлической двери. Он все рассчитал, те, кто был внутри, не пострадают. Он громко свистнул, подавая сигнал нефилимам. Отсчет пошел.
- Хавьер?
Он никогда бы не поверил, если бы ему сказали, что еще при жизни он сможет хоть раз услышать этот голос. Её голос.
Он обернулся и увидел метрах в десяти от себя призрака из прошлого, слишком живого, чтобы быть обманом его зрения. Джин, его Джин!
- Быть не может...
- Какого хрена ты тут де... - но она не успела договорить, когда он одним прыжком сократил разделявшее их расстояние и повалил ее на землю метрах в двадцати от эпицентра взрыва, заслонив ее собой от ударной волны.
Сомнений быть не могло. Это была она, из плоти и крови. Живая. Ее горячее дыхание обдавало его лицо, а глаза смотрели на него со смесью негодования и раздражения.
- Может объяснишь мне, что ты здесь забыл, Фернандес?
- Ты жива! - казалось, что он не замечает ее реакцию. На лице его впервые за несколько недель отразилась улыбка.
- Конечно жива, идиот! Я не для того рисковала своей жизнью ради тебя, чтобы ты снова пытался ее лишиться! Что ты, блядь, здесь забыл?
- Мы пытаемся освободить заключенных, - на лице его отразилось недоумение, когда Женевьева оттолкнула его от себя. - Тогда чего ты тут разлегся? За работу, Фернандес! -он поднялся на ноги и помог встать ей. - Как скажешь, дорогая.

Подкрепление оборотней Маркуса подоспело как раз вовремя. Вряд ли шестерых нефилимов хватило на поднявшийся по тревоге отряд охраны.
- Джин, выводи людей! - Хавьер орудовал копьем взяв на себя оборону подвала. Скоро  нему присоединились близнецы и пара оборотней.
- Он сказал Джин? - крикнул Лука, снеся голову одному из охранников.
- Да! Прикинь, та самая! - оживленно воскликну Паоло. Он не стал натягивать тетиву, а просто воткнул стрелу в глаз несущемуся на него волку. - Жива-Живехонька! А он-то нюни распускал!
- Ты только посмотри на него, - Лука расплылся в улыбке, выпуская кишки другому волку. - Наш братишка снова с нами!

Смешанный отряд оборотней и нефилимов не оставил шанса охране. Вскоре почти все заключенные были перенесены в грузовики.
- Не могли с вами связаться, - Маркус ухмыльнулся, приветствуя Фернандеса. - Мы осели в госпитале за пределом города.
- Рад слышать. Признаться, я не был уверен, что снова увижу... вас, - он нашел взглядом Джин, но она не смотрела в его сторону, помогая затаскивать в грузовик тех, кто с трудом мог передвигаться на своих двоих. Вероятно, и на ней это время разлуки сказалось не в самую лучшую сторону.
- Хавьер, пора возвращаться, - Лука посмотрел на часы. - Через пятнадцать минут портал деактивируются, надо торопиться.
- Я остаюсь, - и он знал, что на этот раз ничто не заставит его нарушить это слово. - Фокс, найдется для меня место?
- Ничего не обещаю, но я попробую что-нибудь придумать, - ухмыльнулся альфа.

Джин стояла у открытой двери кабины, ожидая отправления. Она надеялась, что нефилимы уже покинули их, потому что знала, что ей будет очень тяжело прощаться с Хавьером снова. Все эти дни она жила, пытаясь заглушить тоску, которая словно дыра разверзлась в ее душе. И теперь, когда только-только стало получаться не думать о Фернандесе каждую гребенную секунду, она была не готова снова с головой окунуться в этот омут с головой. Надо оставить все как есть. Лучше все равно не станет.
- Надеюсь, ты не от меня прячешься? - Хавьер бесшумно возник рядом с ней и, взяв ее за руку, прислонил ее к своей щеке. - Потому что тогда у нас была бы проблема.
- Я думала, ты уже ушел, - ее голос охрип после крика, но в нем уже не было ни раздражения, ни злобы. Хавьер покачал головой.
- Я больше никуда не уйду, Джин, - он запустил руки в ее волосы, притягивая ее к себе. Их лица соприкоснулись, щека к щеке, и словно не было этих недель боли, тоски и лишений. - Я не сказал тебе тогда, и потому говорю сейчас. Te amo, mi amor. Eres mi todo, - его шепот прошелся по ее шее, щеке и остановился на ее губах. И он поцеловал ее так, словно в этом поцелуе была вся его жизнь. Хотя, кто мы такие, чтобы говорить, что это не так.

А, знаешь, в этом городе
И после нас останется,
Остывший пляж и небо над водою.

Когда мы держались за руки, в воздухе вокруг нас вспыхивали белоснежные звезды, как россыпь сияющих кристаллов. И этому не было никакого рационального объяснения. Наша магия, пусть и отличная друг от друга, сплеталась в единую цепочку ДНК, заполняя те самые пробелы, которые порознь изрядно затрудняли нам колдовство.
Все самые сложные заклинания выходили спонтанно, волшебство происходило само по себе в том единственно прекрасном и удивительном своём воплощении. Будто и не шло все от демона, будто вместе мы становились частью природы и чего-то более возвышенного, нежели представляли собой поодиночке.
С ним я познавал прелести коллективной магии так органично и привычно, что это никогда не вызывало трудностей. После пятидесяти лет жизни среди Молчаливых братьев, оказаться вновь в стенах возлюбленного Приюта, само по себе было сродни попаданию на небеса. Никаких нефилимов, никаких примитивных, только твои собратья и йоркширский пудинг во время полдника.
С Грэхемом мы стали неразлучны почти сразу. Несмотря на разницу в возрасте и его ещё некоторую наивность взглядов юноши, который не так много времени провел в большом мире. У него, тем не менее, имелись шрамы, так схожие с моими и глубокие озера в глазах, где тонули его детские воспоминания и застарелая боль, в то время как губы его улыбались.
Когда Тобиас представил нас друг другу, хватило одного лёгкого рукопожатия, чтобы эта удивительная сила заставила воздух вокруг нас сиять. И с того момента между нами словно протянулась невидимая красная нить, формируя свою собственную лей-линию, зов которой никто из нас не мог игнорировать.
Вот так просто. Без лишних слов и долгих предысторий. За завтраками после мы экспериментировали случайными касаниями, чуть позже вместе читали заклинания, неизменно держась за руки. Я был уверен, что встретил своего родного брата, того, с кем у меня может быть один отец, но волшебные метки слишком разнились, чтобы это могло стать логическим объяснением.
Я мог сказать, что это была любовь, но если бы это была действительно она, то в тот момент, когда наши пути разошлись, у меня должно было остановиться сердце. Нет, это была несколько иная близость, хоть поначалу я и путал её с той другой, которую начал испытывать чуть позже к другим людям.
Внутри меня действительно что-то сжималось, когда он выныривал из воды в мокрой грязно-белой рубашке, как герой романа Джейн Остин в фильме, которого тогда ещё не существовало, но посмотрев который несколько сотен лет спустя, я все же вспомнил именно своего Волчонка с его британским акцентом в его тогда ещё двадцать лет.
И я был весь такой нелепый, слишком худой и нескладный рядом с ним. В те дни я ещё не приучился вынуждать себя блестеть ярче бриллианта, пряча за искусственным лоском невзрачного вечного мальчишку с жесткими растрепанными волосами. Мне оставалось только с завистью смотреть, как небрежно и изящно сами по себе ложатся волосы Грэма ему на лоб и исподтишка следить глазами за речной водой, что стекала с них вниз по шее и спине.
Я был старше, несмотря на то, как выглядел, по земным меркам чересчур старше и вроде поэтому я должен был быть мудрее, сдержанней и опытней. Но чему я мог научиться, уйдя из Приюта в пятнадцать лет и прожив остальные пятьдесят среди отшельников-телепатов с зашитыми ртами? Полагаю, что воспитывающийся в Приюте все это время Грэм имел больше социального опыта, нежели я.
И он раньше меня открыл в себе интерес, завязывающий канатные узлы внизу живота и, в отличие от меня, мог дать этому название и объяснение.
Но это все было неважно потому, что к тем импульсам, что искрились по натянутой между нами нити, невозможно было бы подготовиться и за сотни лет. Это было бы ударом под дых для любого. Стопроцентный нокаут.

Мы лежали с ним в траве на лугу неподалёку от Приюта, ставшего нашим домом. Время моего отъезда приближалось, и следующей остановкой на пути моей бессмертной жизни должен был стать Париж. А я нисколько не представлял себе, как смогу покинуть эту провинциальную глушь, насквозь пропахнувшую полевыми цветами и речным песком. Мне лишь хотелось заморозить этот момент и этот запах в капле янтаря и носить под сердцем всю оставшуюся жизнь.
Мы лежали голова к голове, так близко, насколько позволяла ширина плеч, жмурясь от летнего солнца. Вытянув руку вверх, он держал мою с выставленным указательным пальцем за запястье, закручивая ей облака на небе в спирали. Тогда я уже знал, что этим мы меняет воздушные потоки, но это были мелочи, над которыми никто из нас не задумывался. Такую магию и так легко мы могли творить только вместе и в тот последний день, каждый из нас наслаждался этой возможностью.

- Заканчивай, ты нагонишь нам тучи
- Из-за дождя дороги размокнут, и тебе будет нелегко добраться до города
- Вряд ли Тобиас позволит мне открыть отсюда портал
- Точно... О, смотри! Получился кролик!
- Это кролик? Смотрю воображение у тебя развито куда сильней навыков рисования

Отпустив мою руку и повернувшись ко мне корпусом, Грэхем подпер голову ладонью, рассматривая свободно лежащий в складках моей рубахи католический крестик.  Мы никогда не обсуждали религию, но я отмечал его интерес к этому недавно появившемуся атрибуту. Я мог бы рассказать ему о своей жизни среди Молчаливых братьев. И о том, почему я стал носить цепочку с крестом, хоть, разумеется, и не был никогда крещен в церкви. Но это был разговор для другого века. Подвинувшись ближе, чтобы лучше видеть его лицо, я коснулся нагретого металла. Грэхем рваным движением, будто боясь обжечься, накрыл мою руку своей. Ему хотелось дотронуться до крестика, и я позволил ему сделать это, раскрыв ладонь.

- Когда мы встретимся в следующий раз?
- В Париже, когда выпадет первый снег
- А после?
- После? В Перу, после сезона дождей

Пока он ведет пальцами по кресту, по телу проходят горячие импульсы, стреляющие из тех мест ладони, где моя кожа соприкасается с его. Воздух зарядился и, несмотря на летний зной и ясное небо, вдруг запахло грозой. Я мог сказать, что думал о чем-то, размышлял и готовился, прежде чем сделать следующий шаг, но это работало не так. Будущего и возможных последствий моих действий не существовало в том мире, в котором существовали мы.
Пока Грэхем продолжал изучать линии на моей ладони и пресловутый католический крестик, я, оттолкнувшись от земли второй другой, потянулся вверх, приподнимаясь и замирая в одной секунде от его лица. И он даже не попытался отодвинуться, переводя взгляд на мои губы, а затем без стеснения посмотрев мне в глаза. - Слышишь? – неподалеку от нас, возле речки, ветер сменил направление и засвистел в камыше тихую мелодию. - Нам следует осторожнее колдовать – заметил я, слегка наклоняя голову так, будто укладывая ее ему на плечо. Это было слишком беспечное время для эпохи, в которой на каждого из нас приходилось по паре охотников, желающих поместить на полку комнаты трофеев мои кошачьи глаза и его хитиновый хребет. Мы старались жить одним днем, если не одним часом и, может именно поэтому были так легкомысленны сегодня.
Опережая меня, Грэхем повел головой, но прильнул к его губам первым именно я. Волшебство окутало нас, обжигая кожу, и мой легкий первый поцелуй он прервал, положив руку мне грудь. Мягко толкнув ладонью, как большой пес маленькую собачку, он уложил меня на спину, придавив к земле.
- Видишь? – в тон его прежнему вопросу выдохнул я, уставившись на цветные волны окружающего нас свечения.
Тогда я еще не бывал на Северных странах и не знал о природе такого явления, как Полярное сияние, поэтому не мог сравнить это с тем, что увидел. Грэхем тоже. Такое случилось с нами в первый раз, может быть из-за специфического контакта, которого не было раньше. Отведя взгляд от всполоха цвета аквамарина, соединяющего мою синеву и зелень его магии, Грэхем неопределенно хмыкнул и наклонился надо мной так низко, что мои глаза, кажется, сошлись на переносице, зачарованно следя за его губами.

- Полагаю, что ради чистоты эксперимента мы должны продолжить
- Да, ради чистоты эксперимента

но наступит день когда суждено вдвоём сгореть

— Я убил свою мать —это, вероятно, совсем не то, что хотят слышать девушки, находя поздней ночью в своей комнате молодого человека. Он не включал свет, не стучал в дверь, войдя бесшумно и неловко остановившись, не дойдя до кровати. Его глаза, как черные провалы в темноте, освещенной лишь слабым звездным светом из не зашторенного окна. Бледное лицо лишилось крови, как если бы по пути сюда на пути Джонатана не встал проголодавшийся вампир, решившись закусить охотником. Какая сила заставила это живое воплощение утоленного, бескровного мертвеца дойти до комнаты Эванджелины, не ясно. Память одеревенелых, стянутых спазмом, мышц, требующая движение вперед, до дома, до места, где можно было отпустить контроль над телом, выдохнуть последний воздух из легких и упасть замертво.
Железная сестра спала, уютно устроившись под балдахином, который был бесцеремонно отдернут в сторону, и уже ее мышечная память скомандовала проснуться и выхватить нож из-под подушки. На случай незваных гостей. На случай неприятности. Откинув одеяло, она несколько минут шумно дышала, не выходя из боевой стойки, пока глаза не привыкли к темноте, и она не поняла, вероятно, даже быстрее по голосу, кто этот странный ночной гость.
— Я убил свою мать — повторил оживший мертвец Джонатан Моргенштерн и громко рассмеялся. Кровь прилила к щекам болезненным румянцем, но он все равно был слишком бледен, чтобы это кому-то могло броситься в глаза. Его руки были в крови, пачкая и ткань навеса и деревянный столбик, удерживающий и балдахин и самого охотника он неминуемого падения. Плечи трясло, как от судороги. В какой-то момент смех перешел в болезный хрип, разрезающий воздух со скрежетом ржавого металла, колени подогнулись и юноша осел на пол, как сломанная кукла. Опустив нож на матрас, Эванджелина подвинулась к краю кровати и спустила ноги вниз, как раз вовремя, чтобы подхватить его и уложить голову Джонатана себе на колени. Его руки, все же пачкая вокруг себя все, скользнули, оставляя кровавый след, вверх по голеням девушки, обхватывая ее ноги и прижимая к себе. Наклонившись, Железная сестра почти закрыла для него весь мир длинными и густыми рыжими прядями и, как завороженный Моргенштерн уставился на них. У Клэри волосы были светлые, как шкурка апельсина. У Джослин волосы были похожи на расплавленную медь и в этой своей темноте они так были похожи на волосы Эванджелины.
— Что она сделала? — прошептала девушка.
— Она? — вскинув голову, Джонатан перехватил руки девушки, тянущиеся обнять его, за запястья и больно сжимая их, отстранился, выпрямляя спину. — Она? — переспросил он, сверкающими болью глазами уставившись на Эву. — Я убил свою мать! — охотник прокричал это, но Железная сестра даже не вздрогнула и не моргнула. Во взгляде ее пылал небесный огонь и никогда, даже сейчас, он не мог понять, что прячется под ним. Страх или жалость? Ужас или отражение его вины?
— Хорошо — кивнула она, продолжая смотреть, будто не замечая боли в запястьях, которые он продолжал непроизвольно сжимать. — А что она сделала перед тем, как ты убил ее?
Нижняя губа Джонатана дрожала. Он первым отвел глаза, отпустил ее руки и запустил свои пальцы в свои волосы, сгибаясь пополам и утыкаясь лицом в колени девушки. Он чувствовал, как в груди на части рвется сердце. Он чувствовал себя монстром. Ему не хотелось говорить и оправдывать себя потому, что как бы не обстояло дело, Джослин лежала там, далеко в городе, в грязном переулке. Мертвая. Убитая его рукой.
— Ты защищался — произнесла тем временем Эванджелина, осторожно прикоснувшись ладонью к волосам Джонатана. Он не скинул ее руку, прорычал что-то в ткань ночной рубашки, но не оттолкнул. — Она пыталась тебя убить, Джонатан. — она говорила так, будто была с ним в тот момент, убежденно, как будто знала все, что было. И он хотел сказать, что все получилось случайно, что он только оборонялся и сам не понял, как отвел руку с клинком так, что Джослин напоролась на него. Машинальное движение, привычка боя, он не смог остановить руку, а мама была так близко и так отчаянно нападала на него. Но вместе этого Джонатан сказал куда-то в складки одежды железной сестры.
— Я хотел заставить ее полюбить меня — к чему теперь все эти попытки? Его отец мертв и юноша никогда не сможет ему отомстить. Его мать мертва и она никогда не сможет его полюбить, как и Кларисса. Не теперь, не когда он убил Джослин. — Теперь я все потерял
— Нет. — взяв его лицо в ладони, Эванджелина смогла отнять его от своих колен, чтобы заглянуть в глаза, отсутствие слез в которых отражало лишь глубокое потрясение не способное найти какой-либо выход из тела. — Посмотри на меня, Джонатан. Никого ты не потерял.
Юноша попытался вырваться, когда первая капелька соленой влаги показалась на ресницах, но девушка не дала ему отвернуться и вновь спрятать от нее глаза.
— Валентин — урод. Он манипулировал тобой и заслуживал смерти. Джослин — стерва. Она ненавидела тебя и никогда не смогла бы полюбить. Как и Клэри. Они обе легко вычеркнули тебя из своей жизни давным-давно. Они не твоя семья. Прими это. И выбрось из сердца, как это сделали они с тобой — понимая, что Джонатан отстраняется, Эванджелина подалась к нему, не отнимая рук, опускаясь на колени рядом. Ее не смущало, но ладони Моргенштерна оставили на рубашке кровавые пятна, что сейчас его пальцы впиваются ей в плечи в немом протесте. Она чувствовала, видела по глазам, по тому, как он смотрит, что прямо сейчас Джонатан впитывает каждое ее слово, как губка.
— Мы твоя настоящая семья Джонатан. Владимир, Кассиус, малышка Анна — продолжала она. — Твоя сестра — Мейвис, а не Кларисса. Потому, что мы любим тебя. И принимаем тебя таким, какой ты есть. Как и должна делать семья. Мы готовы бороться за тебя. Я готова. И у мереть за тебя. — погладив его по волосам, Эванджелина потянулась вперед и нежно поцеловала Джонатана в лоб. — Забудь о ней. О них всех. Не трать свою боль на тех, кто ее недостоин. Не трать свое сердце. Мы — всегда будем с тобой, и пока мы рядом, ты никогда не потеряешь все. Пусть катятся к чертям, там им самое место.
Его сердце билось как сумасшедшее, пусть так и не могло пригнать достаточно крови к щекам, но грели его отнюдь не сосуды и не горячая плазма. Огонь, который он видел в глазах Эванджелины, полностью вобрал его в себя, практически причиняя физическую боль. В момент своего стремительного падения с ледяное ничего, Джонатан вдруг смог ощутить жар, ухвативший его и потянувший к себе. И он готов был довериться огню. Поверить ему и В него. И в то, что его действительно любят. Такое возможно. Вдруг, каким-то образом, действительно нашлись люди способные его полюбить. И один из этих людей сейчас смотрит на него, держит в руках ошметки умирающей души, вывернутой наизнанку. И…лечит.
Подавшись вперед, Джонатан крепко обнял Эванджелину, притягивая к себе. Вцепляясь губами в ее губы так, будто это было жизненно необходимо. От напора девушка покачнулась, но его же руки не дали ей упасть. Углубляя поцелуй, охотник попытался опрокинуть Железную сестру на пол, но та вдруг оттолкнула его от себя. Ошеломленный и злой, Джонатан в непонимании уставился на Эву. Но та лишь улыбнулась, толкнула его в грудь ладонью, заставив осесть назад. Затем забралась на него сверху и, взяв его руку в свою приложила ее к собственной груди, оставляя на ней и ткани кровавый след.   Улыбка коснулась губ Железной сестры, и Моргенштерн сглотнул комок, появившийся в горле. Облизав губы он вновь притянул девушку к себе.

И почему он до этого так долго ждал?