Лиам ненавидел семейные праздники, хотя родители по прежнему пытались делать вид, что всё так как и должно быть. Мать улыбалась приглашенным гостям, с мертвым блеском в глазах, отец с его хищным оскалом кичился идеальностью семьи при всех тех странных людях, которых он пригласил, а Лиам был вынужден вторить им со своей извечной улыбкой, несмотря на ссадины после минувшей тренировки и несмотря на то, с каким внутренним отвращением он смотрел на весь этот фарс.
Так и теперь, Лиам в конце концов сослался на необходимость сделать уроки и, умыкнув бутылку крепкого алкоголя, отправился в свою комнату. Всё чего ему хотелось — это избавиться от всего этого дерьма, которое пропитало весь дом, от яда, который словно бы залил всё целиком, впитываясь в каждого гостя и каждого жильца этого дома. Лиам хотел сбежать в свой прекрасный мир, где ему не хочется лезть в петлю каждый раз, когда он наблюдает весь этот ад, пусть мало кто в итоге и знал о Макинтоше эти темные желания, что прятались в глубине глаз, вечно подернутых смешинкой.
Открыв свои записи и зарисовки, брошенные прямо на столе, он столкнулся взглядом с прекрасной девой, в которой сам Макинтош видел только Эльзу. Ту самую Эльзу, что сейчас была на свидании с Адамом. С каких пор вообще стало нормально ходить на свидания с кем-то из группы? С каких пор Адаму стало важнее удовлетворение собственных эгоистичных потребностей, чем тот факт, что Дмитрий, один из их оригинальной тройки мушкетеров, чувствовал себя неловко из-за того что близнецы вечно перетягивают на себя внимание? Да, это было лицемерием — Лиам просто хотел быть на свидании с ней сам, но черта с два. Сейчас, там, на первом этаже его дома, ходит прямое доказательство того, что не всегда люди выбирают себе пару, что подошла бы лично им, и Лиаму стало еще противнее — он почувствовал физическую тошноту, представив Эльзу на месте своей матери — такого же мертвого тела с натянутой улыбкой, а Адама вместо своего бессердечного и властного отца.
Нет, это идиотизм. Эльза не была похожа на его мать, она была совершенно другой. Она была сильной, яркой, героической — ведь такой он её нарисовал, не так ли? Черт. Да что он вообще знал об этой девушке, кроме того, что он придумал её для себя, кроме того, что порой показывал ей фильмы, сериалы и делился с ней своими знаниями о поп-культуре. Много ли? Знал ли он её, или только тот образ, что сам вообразил и думал, что так и должно быть.
В приступе злости, Лиам смахнул со стола свои зарисовки и открыл окно, чтобы продышаться. Только вот мысли продолжали клубиться и Лиам знал одно — ему нельзя оставаться в этом проклятом доме из яда и лжи, с этими рисунками, которые не были ничем кроме всё той же самой лжи, и с самим собой.
Поэтому, захватив с собой верного товарища — виски, он полез в это самое открытое окно по дереву, что росло здесь дольше, чем сам Лиам жил на этом свете. Кажется, Макинтошу было бы плевать даже если бы он навернулся и поехал в больницу, но он не хотел никак показываться на глаза родителям. Он хотел быть где-нибудь подальше от этого места.
И выбора у него не было.
У него не было многих друзей и он не хотел видеть большую часть из них, а значит выход был один — идти по той тропе что он уже не первый раз преодолевал тайно. Ну а чтобы скрасить свой веселый путь, Лиам решил что смелость и энергия от виски — это то, что ему нужно больше всего.
Таким образом, оказавшись возле дома Харконнена, Лиам уже был очень пьян и едва мог передвигаться вертикально. Так что, конечно, ни о каком заползании в окно к другу для прекрасного жеста в стиле мелодрам и речи быть не могло. Слава всему живому, что Дмитрий был дома, как и нередко,  был там один, слава богам, что он не спал и вообще решился открыть дверь Лиаму, практически упавшему на руки при открытии двери.
- ДМИТРИЙ! КАК Я РАД ТЕБЯ ВИДЕТЬ! - завопил Лиам, словно бы это Дмитрий пришел к нему, а не наоборот. - Дмитрий, ты... блин, я так рад!
Конечно, скрывать то, что он вообще не мог связать мысли воедино, у него получалось плоховато. Хуже было то, что Лиам так же едва понимал, что ему говорит Дмитрий. Хотя это и было вполне предсказуемо. Что-то вроде - «ты что, упился? Что с тобой и что ты здесь забыл?»
- Я решил, что сегодня отличный день для ночевки! Я нес тебе подарок, но... - Лиам поднял на уровень лица бутылку в которой осталось около пятой части от всего — не сложилось, я правда пытался честно!
Лиам улыбался совершенно неестественной улыбкой, заваливаясь в дом друга, хотя его пока еще даже и не приглашали.
- Ты не представляешь, я... я прошёл через весь ад и пришёл сюда! Ну не восхитительно ли?! - пытаясь изобразить героическую позу на диване в комнате, прямо так, в пыльных кедах. - А всё потому, что я осознал что-то важное... и должен был поделиться!
Дмирий выглядел усталым. Может, от того, что Лиам завалился к нему поздним вечером, а может и оттого, что возиться с пьяным дружком не входило в его планы.
Падая по-хозяйски на всё тот же диван, Лиам поманил к себе Дмитрия, который без охоты следовал за этим сгустком деструктивной энергии, видимо,  разумно рассудив, что лучше просто смириться. Лиам похлопал по месту возле себя, а так же похлопав по сидению рядом с собой.
Дождавшись когда Дмитрий всё же примет это, скажем честно, крайне ебанутое, предложение, Лиам передал ему свою бутылку и развернулся всем корпусом к Харконнену.
- Короче, я понял, что я всё это придумал! - обрисовывая руками некое «всё» вокруг себя, объявил Лиам серьезным тоном. - Адама придумал, Эльзу — ну не может же она быть такой прекрасной, да? - Генри наверное тоже... короче, это всё не настоящее! Ты понимаешь?! Всё это не настоящее!
Дмитрий попытался что-то сказать, но пьяная скотина на мягком сидении наклонилась и зажала рот Дмитрия ладонью, прерывая его и вглядываясь своими глазами в эти синие глазища перед собой.
- Потому что они все, все, не могут быть такими! Зато! Зато я понял кое-что важное! ТЫ! ТЫ НАСТОЯЩИЙ!
Могло ли быть заявление более идиотское, чем это? Нет, навряд ли, но Лиам хотел объяснить свою точку зрения и эти божественные выводы.
- Понимаешь, - отпуская друга, уточнил Лиам, - они все какие-то «слишком», зато ты... ты прям ебанутый! - объявил Лиам не выбирая выражения и не отвечая за свои слова уж наверняка — ну, как я, да. И среди всех этих «слишкомов» нам надо держаться вместе! Вот я хочу чтобы мы держались вместе, то есть... - осознав бессмысленность попыток объяснить свою точку зрения, Лиам просто потянул Дмитрия на себя, целуя его своими горькими алкогольными губами, в восторге осознавая, что Дмитрий и правда настоящий — и Лиаму он нравится очень по-настоящему.

— Остановимся? — на губах Себастьяна играет улыбка, оба клинка выставлены вперед, готовые к ударам, но он не спешит, давая возможность Владимиру отдышаться после последней атаки. Его клинок отброшен в сторону, на груди сквозь распоротую майку сочиться кровь. Это всего лишь спарринг, тренировка, но у этих двоих она никогда не заканчивается первой кровью.
Вместо ответа, Харконнен издает звук, больше всего похожий на рык, и бросается вперед, кажется, что прямиком на острые лезвия. Но не тут-то было. Уворачиваясь от первого разящего удара, охотник блокирует второй и, ухватываясь за первую руку, проскальзывает под ней, выворачивая ее к спине. От боли в хрустнувшем запястье, Моргенштерн роняет клинок и пытается бить оставшимся назад, будто не заботясь о том, что может пронзить своего темного парабатая насквозь. Владимир перехватывает и его, двигаясь корпусом в сторону, бьет под колено ногой и Джонатан падает.
— Все еще хочет остановиться? — парирует Харконнен и настает череда полудемона рычать. Его глаза наливаются черным. Бросая и второй клинок, он резко поднимается вверх, будто не чувствует боли от захвата, врезаясь затылком в лицо, не успевшего отступить парабатая и разбивает ему нос.
— Я сам решу, когда нам остановиться — и будто потери оружия мало для того, чтобы остановить спарринг. Пользуясь тем, что Владимир освободил ему руки, Себастьян пытается нанести ему удар в челюсть, но охотник блокирует руку и бьет в живот. Мало.
Кулаки стираются в кровь и некоторое время, они продолжают наносить друг другу удары, даже не пытаясь контролировать разгорающийся внутри черный огонь, натягивающий на глаза красную пелену. Погружая в мир, где нет разницы, кровь застыла на твоем лице или пот.
Никто даже не пытается вмешиваться. Когда лидер темного воинства и его верная правая рука оказываются в премировочном зале, большинство, как правило, вообще уходит, чтобы не попасть под горячую руку, а другая половина просто для того, чтобы не мешать. Никого не волнуют крики и то, как много лечебных зелий придется изготовить Моллари потом, чтобы покрыть те раны, что не способно исцелить ираце. Никто никогда не пытается влезть между Моргенштерном и Харконненом. Такое уж у них фамильное наследие. Молот и наковальня.
— Мало? — Себастьян спрашивает, уже зная ответ. Оба они едва дышат, и на плечах горит огнем руны выносливости, единственные удерживающие их на ногах. Сколько будет крови и усталости — неважно. Этого все равно всегда будет мало.
Владимир бросается вперед и его парабатай блокирует первый удар в лицо, но пропускает кулак, нацеленный в солнечное сплетение. Он задыхается и отступает назад, коря себя в медлительности. Руна потихоньку начинает гаснуть и это замедляет атаки. Харконнен бьет его ногой в живот и вынуждает согнуться в три погибели. Его руна все еще горит, одна единственная случайность, в результате которой в бою он активировал ее позже Себастьяна. И сейчас, эта случайность дает ему преимущество. Больше, наверное, никто не воспользовался бы ею в тренировочном бою с лидером их маленькой революции. Но Владимир использует. Желая отправить противника в нокаут, он использует и то, что Моргенштерн не успевает выпрямиться, чтобы ударить его коленом по лицу. Верхняя губа лопается при ударе о верхнюю челюсть, и кровь брызжет изо рта. Нос кажется и без того разбит, даже сломан, хуже уже явно не будет. Но заплывший глаз Владимира как бы уравнивает достижения. Все, за исключением того, что Себастьян падает на колени и тяжело дышит, пытаясь дотянуться до стило, висящего на креплении. Но не успевает. Харконнен просто толкает его, едва ли при этом, не поскальзываясь сам без сил, и блондин все же первым падает спиной на пол. Разглядывает двоящуюся лампу под потолком, пока его парабатай переводит дух, опершись на собственные колени.
— Я выиграл — констатирует он, сплевывая кровь в сторону. — Сегодня — добавляет он, как бы пытаясь вести счет, который впрочем, обнулится уже завтра. Ведь значение имеет только сегодняшний день, а не былые заслуги. Они оба это знают.
— Сегодня — повторяет Себастьян, с трудом переворачиваясь на бок, чтобы попытаться встать. Мышцы рук, как и ног, сводит усталостью, и они отказываются слушать его.
Владимир подходит, пошатываясь, и протягивает руку, чтобы помочь. Не получается. Вес тела Моргенштерна утягивает его вниз и оба смеются. Рука Харконнена скользит по кровавому следу, оставшемуся от места, где только что лежала разбитая в кровь рука его парабатая.
— Еще? — шепчет Себастьян, толкаясь основанием ладони в рану на груди охотника. Тот рычит и как медведь лапой, придавливает блондина к полу.
— Лежи уже — фыркает он, мотнув головой, пытаясь откинуть от лица, прилипшие завивающиеся от влаги пряди.
— Тогда утешительный приз? — Себастьян даже не замечает, что его глаза все еще покрыты черной пеленой, когда улыбается окровавленным ртом. Владимир усмехается ему в ответ, чуть отстраняется, чтобы дать пространство и, взявшись рукой за воротник футболки, рывком на себя вынуждает Моргенштерна сесть. Цепляясь за запястья, блондин карабкается пальцами вверх по рукам Харконнена, добираясь до плеч и подтягивается, ухватившись за них, совсем близко к лицу Владимира.  Утешительный, ха? — говорит его взгляд. Красноречив как всегда, одними глазами. Себастьян фыркает, освобождая одну руку и растирая ей кровь по нижней губе парабатая. Второй он все еще держится, чтобы не упасть, но сил между тем хватает на то, чтобы податься вперед и поцеловать Харконнена. Кровь смешивается во рту, и порванные губы саднит болью от чужого ответного напора. Рука Владимира поддерживает его под спину, позволяя чуть выпрямиться, оказываясь выше, перехватывая инициативу. Воздуха становиться так мало.
— В следующий раз я тебя убью — Себастьян почти хрипит, оседая и утыкаясь лбом в плечо парабатая.
— Обязательно — отвечает Харконнен, отталкивая его назад и роняя на спину. — Буду ждать с нетерпением
Он поднимается на ноги, покачиваясь из стороны в сторону, тянется к ираце, что висит на крепление на бедре. А Моргенштерн еще какое-то время смотрит на двоящегося перед его глазами охотника, прежде чем закрывает глаза и запускает восхитительный вертолёт. Еще немного боли. Пожалуйста.

Клэри терпеливо ждала, пока охранник снимет руну запирания с решётки, закрывающей вход в камеру. Она уже была здесь пару раз - при не самых приятных обстоятельствах, да и разве могут быть приятными хоть какие-нибудь обстоятельства, заставляющие посетить самую охраняемую тюремную камеру в Аликанте? Вслед за Клэри в помещение вошли двое одетых в кожу мужчин двухметрового роста, покрытых рунами. Фейрчайлд чувствовала себя немного некомфортно: она понимала необходимость постоянной охраны, но эти сумеречные охотники обязательно передадут всё, сказанное здесь, консулу Пенхаллоу. Нужно было быть предельно осторожной, чтобы не оказаться со своим братом в одних застенках. Она должна взвешивать каждое слово.
Руки и ноги преступника была связана огненными рунными канатами, не дающими ему и пошевелиться. Такое применялось постоянно только к самым опасным преступникам. Остававшимся опасными даже в камере.
- Консульская стража? - искалеченное ранами после боя лицо Джонатана тронула презрительная ухмылка, - Вы жалкие трусы. - он нисколько не боялся, даже будучи заточённым в подземелье. Или очень хорошо играл в бесстрашие.
- Ты слишком опасен. Даже для меня. - Клэри подошла ближе и села напротив. Она испытывала целый спектр самых негативных эмоций к брату, и он всеми силами старался, чтобы других и не было, но это был её брат - последний из кровных родственников. И она не могла позволить себе даже не поговорить с ним. Учитывая, что это мог быть и последний на это шанс.
- Я твоя сестра и пришла поговорить. О твоей защите на суде. У тебя есть план? - Клэри была уверена, что услышит отрицательный ответ. Даже если не брать в расчёт особенности характера её брата, на судах Конклава, судя по тому, что она уже видела, было вообще не принято пытаться как-то оправдываться. Похоже, это было не в традициях нефилимов. Но Кларисса была не из тех, кто очень чтил традиции нефилимов.
Рыжеволосая оказалась неправа: Джонатан не удостоил её даже отрицательным ответом, только окинул сестру презрительным взглядом и покачал головой.
- Тебе нужно что-нибудь? - она уже встала, собираясь уходить. Вся эта беседа не имела никакого смысла, если он не хотел проявить даже каплю здравомыслия.
Джонатан колебался несколько секунд, и рыжеволосой даже показалось, что сейчас она услышит что-нибудь хорошее. Но Клэри ошиблась:
- Сдохните все! - прошипел Моргенштерн.
Охотница сжала зубы. Может мама была права, и стоило его прикончить? Или хотя бы ударить в лицо за такую дерзость? Ещё пара шрамов не повредит. "Я фактически единственная, кто всегда боролся за то, чтобы вернуть его на светлую сторону." - думала девушка, - "И это благодарность?" Та часть девушки, которую она получила в наследство от Валентина, призывала ударить его как можно больнее - например, ногой. Но была и другая часть.

Клэри сделала шаг к Джонатану и наклонилась к нему. Она испытывала отвращение, но всё равно коснулась губами щеки брата.
- Я всё равно буду защищать тебя перед Конклавом и консулом Пенхаллоу. - прошептала девушка. Вряд ли это могли слышать стоящие у дверей консульские воины, - Сегодня, завтра и всегда. - Клэри не стала дожидаться реакции брата, а просто повернулась и быстро вышла из камеры - вслед за ней вышли и охранники, закрывая за собой решётки.
Кларисса до сих пор сохраняла маленькую капельку надежды на то, что Джонатан одумается.